Вот вы смеетесь, после с укором обежав меня взглядом, будто брезгливо поджимаете губы и качаете головой. Закатываете глаза, всем видом показывая свое отношение к моему состоянию. Мои переживания кажутся вам наигранными, выдуманными с целью вызвать жалость – и я не могу ничего сделать,дабы опровергнуть эти придумки.
Можно, конечно, упрекнуть в ответ, натянув больные ниточки и в ваших душах – но я не вижу в этом необходимости.Глупые действия, не более чем попытка самосохранения от колких языков; средства от них еще не было найдено, и мне не стоит тратиться понапрасну. Приходится терпеть, сносить ваши,к слову, не лишенные смысла намеки, не выдавая обиды. Сложно, конечно.
Люди, как же вы любите все усложнять, чинить себе препятствия – и каким простым кажется потом упущенное решение! Согласитесь, не одна сотня и даже не тысяча судеб была исковеркана и после насилу разглажена, причиной чего служат ошибки. На них, ошибках, мы, помнению многих, учимся – но ведь именно они оставляют на наших душах, словно на измятой бумаге, складки и вмятины, которые уже ничем не скроешь. Песком сквозь пальцы просыпалось счастье, улетело юной птицей. Ан нет, не поймаешь уже его – придется потратить время и найти новое, не порченое все теми же людьми.
Люди, если бы все вы понимали, что скалистыми и трудными путями не всегда придешь ты к желаемой цели, многое складывалось бы иначе. Но, увы, «если» редко принимает вес в нужный момент, раскрывая нам глаза на глупости позже необходимого. Так же произошло и со мной – усложняла, откладывала свою судьбу – и теперь на моей душе есть небольшая, поначалу неприметная складка. «На ошибках учатся» – ох, и почему мне кажется, что на меня эта поговорка не действует, как бы мне и ей не хотелось?

- Ева! Ева! – знакомый голос вырвался из гомона толпы.
Я стояла на тротуаре, напряженно всматриваясь в правую сторону, а потому не стала оборачиваться – мало ли, кого еще Евой зовут. Имя, конечно, нечасто встречается– но вдруг? До пешеходного перехода стоило пройти небольшое расстояние, но я опаздывала на тренировку. Поскольку это происходило уже не в первый раз, я старалась успеть хотя бы к началу тренировки – о том, чтобы прийти заблаговременно, ни шло и речи. Перебежав через дорогу, я оказалась бы кудаближе к гаражам, а уж от них до КСК было рукой подать. Не задумываясь, я уверенно шагнула на проезжую часть.
На ходу оглянувшись, я не заметила среди снующих на тротуаре фигур ни одного знакомого силуэта или хотя бы просто человека, смотревшего на меня. Ускорив шаг, я невольно вздрогнула: рев машины показался слишком близким.
-Ева-а-а-а-а-а! – голос был слышен куда хуже, чем в прошлый раз, но даже на расстоянии я уловила в нем истеричные нотки.
Резко повернув голову вправо, словно меня кто-то заставил это сделать, я увидела в пяти метрах от себя сверкающую серебром иномарку. Меня будто пригвоздило кместу, течение времени замедлилось, как это бывает в фильмах в особо эпичных моментах. Только вот ситуация была не та. Я ясно видела перекошенное ужасом лицо за лобовым стеклом: женщина, выпучив глаза, словно рыба, вцепилась рукамив руль; костяшки ее пальцев побелели, ногти скользили по обивке руля.
Если за секунду до этого я ничего, кроме испуга и удивления не чувствовала, то сейчас меня захлестнула обида.«Почему-почему-почему?»Одновременно с этим испуг, преклоняя колени, уступил место страху. Мысли проносились, не успевая сложиться в целостную картину, стремительно опережая нещадно тормозящее время.
Я обернулась в сторону тротуара, кажущегося теперь ужасно далеким. Некоторые люди уже развернулись в мою сторону, предчувствуя неминуемое; в глазах их светился упрек. Поступила я тогда совершенно бездумно – так думали те, кто уже запустил руки в волосы. Губы людей чуть шевелились, они были похожи на рыб. Среди толпы я наконец-то увидела того, кто меня звал. Девочка из параллели, Соня, полностью оправдывающая  свое имя, проспала и на этот раз.Я жалко искривила губы, стараясь улыбнуться ей, наверняка, последний раз за свою жизнь. В голове алой лампочкой загорелось желание. « Только бы сразу, только бы без боли!»
Я перевела взгляд на машину; та была ужасающе близко. Время, очнувшись ото сна, рвануло вперед, стараясь настигнуть упущенные секунды, толкнуло блестящую коробочку на колесах в мою сторону. Я моргнула, в уши ворвался вопль подруги, потонувший в гуле пораженной толпы и скрипе тормозов.
Удар в районе пояса, и меня подбрасывает в воздух. Что творится со временем - оно снова замедлило свой бег. В течение импровизированного полета мое тело перевернулось, в серебряной поверхности автомобиля нашло отражение мое лицо: губы полуоткрыты, глаза кричат: «Не хочу, не хочу, не хочу!» Так странно видеть себя в последний момент  жизни. Себя, а не потолок больницы, небо или просто грязные стены подворотни.
В воздухе меня перевернуло еще раз – над головой раскинулось оно, долгожданное. Небо, неестественно голубое, испещренное кучерявыми облачками, оно показалось мне прекрасным. «Как же я не хочу умирать»- банальная фраза, занявшая все мои мысли.
Спина соприкоснулась с холодным асфальтом. В течение какой-то доли секунды мое тело оставалось бесчувственным. К сожалению, та секундочка безвозвратно улетела, взвившись пушинкой. Кипящим маслом по нервам разлилась боль, заполонив меня. В угасающем сознании вспорхнула мысль: « Вот оно как. Не больно не получится».
Веки кажутся свинцовыми, голова неподъемная, тяжелая. Я почти не чувствую тела, но уже понимаю, что умирать мне пока не светит. Попытавшись открыть глаза,получила плачевный результат. Непослушные губы еле-еле шевельнулись, когда я тихо выругалась. Равномерный писк невидимых аппаратов дал понять, что я нахожусь в больнице. Однако зрения мне все же не хватало – титаническими усилиями веки были разлеплены, в глаза ударил яркий свет, заставивший меня зажмуриться. Понемногу привыкнув к освещению сквозь веки, я открыла глаза снова и осмотрела ту часть помещения, что была видна. 
Это была самая обычная больничная палата – белая до омерзения, из мебели стул да складной столик с забытым на нем журналом кроссвордов, не считая, конечно, моей кровати. Полуоткрытые окна зарешечены снаружи; холодная и неприятная обстановка не радовала глаз. В коридоре слышались приглушенные стенами голоса, чтоговорило о присутствии людей. 
Я пошевелила рукой, тут же ойкнула, переведя взгляд на свою конечность. В вену был вставлен катетер, трубочка от которого вела к странного вида капельнице. Поморщившись,я подвигала рукой, дабы удостовериться, что она в порядке. Со второй конечностью проблем было больше – она нещадно ныла и была обмотана белоснежными бинтами. Голова все так же болела, что наводило меня на мысль о сотрясении мозга. «Главное, чтобы думать нормально могла» - хмыкнув, я попробовала устроиться поудобнее. 
Мои действия прекратились, не успев начаться. Ноги не слушались, как бы я нестаралась ими пошевелить. Еще несколько попыток, и мной завладела паника. Резким движением, откинув одеяло, я уставилась на свои конечности. Казалось,что кожа была сплошь покрыта синяками, словно вторым слоем; белая ночная рубашка придавала цвету кожи неестественную синеву. 
Собравшись с силами, я попробовала подвигать пальцами на ногах, внимательно за ними наблюдая – ноль движений. Отчаянно промычав что-то себе под нос, я попробовала еще и еще. Безрезультатно. Тогда, в панике, я принялась щипать и бить свои же ноги, не чувствуя ни ударов, ни самих ног. Все мои действия были лишенными смысла. 
«Я теперь инвалид, обуза для семьи», - страшная догадка поразила меня. Словно оцепенев, как тогда, во время аварии, я уставилась на ноги. Если несколько минут назад я была рада тому, что осталась в живых, то теперь воодушевление полностью сменилось паникой, безотчетной и неподвластной мне. В таком состояниименя и застала мама, вошедшая в палату мгновеньем позднее. 
- Ева?- осторожныйвопрос. 
Голос матери был хриплым и тихим – таким, словно она долго плакала или страдала бессонницей. Глядя на ее опухшее и посеревшее лицо, я нашла подтверждение обеим своим догадкам. На плечах ее, небрежно накинутый, висел больничный халат с большим масляным пятном на правой поле. Мы встретились глазами, и я, с трудом разлепив пересохшие губы, прямо спросила: 
- Я теперь не могу ходить, да? – услышав эти слова, моя мать шмыгнула носом, неопрятно оттерев нос рукавом.
- Да. Но хорошо, что ты осталась жива, милая, - голос мамы дрожал. 
В этот момент меня словно накрыло: обида, боль и ужас, копившиеся во мне последние время,когда мне стоило понять, что с ногами что-то не так, прорвались наружу. Я, нелепо размахивая руками, закричала, не видя ничего за пеленой слез: 
- Жива?! Я-то жива, но разве то, что меня ждет, можно назвать жизнью? – мой голос ударялся об потолок, разрывая тишину. – Я вам такая зачем? Можно подумать, вам не надоест со мной нянчиться! Кто я теперь? – в голове проносились картины из фильмов икниг, подстегивая мою истерику. – Инвалид, беспомощная кукла, макет человека!Мама, понимаешь, И-Н-В-А-Л-И-Д! 
Меня трясло, последняя фраза потонула в смехе, перемежающимся рыданиями. Голова раскалывалась оглушительным звоном. Мама стояла, безвольно уронив руки вдоль туловища, слушая мою «речь». Она неотрывно смотрела на меня, взглядом умоляя остановиться– и я хотела этого, клянусь! Но слова продолжали литься рекой, остановившись еще не скоро. 
- Лучше бы я умерла, - я умолкла, уставившись на маму. 
Услышав последние мои вопли, мама дернулась, словно через ее тело пропустили разряд тока. Она бросилась ко мне, села на кровать и прижала меня к себе. Уткнувшись в ее плечо, такое теплое и родное, я тихо расплакалась, трясясь от душившей меня обиды. Я чувствовала прикосновение ее рук к моим спутанным волосам, мамин громкий шепот уверял меня, что все будет хорошо, мы будем жить как прежде. Только вот понимала я, что «как прежде» уже не наступит никогда. От этого мне становилось еще горше, слезы катились, превращая застиранную ткань больничного халата из белой в грязно-серую. 
С того дня, как я очнулась, прошло несколько недель. Меня постоянно обследовали врачи, время от времени стараясь полностью объяснить мой диагноз. Каждая такая попытка заканчивалась моими истериками, от постоянных слезопролитий лицо сохраняло припухлость, обычно остающуюся после сна. Мама, видя мое состояние, опускала руки. Я тогда и представить себе не могла, насколько больно делаю ей и как утомляю врачей, ни в чем не виноватых. Глупо было тешить себя мыслью, что они, умеющие ходить, не понимают моего положения. Все-то они понимали.
В один из дней, похожих на все, в палату вошла высокая женщина. Стройная, она была обута в потрясающие лакированные туфли кремового цвета с весьма высоким каблуком. Эти каблуки, как маленькие подковки, звонко цокали по испещренной трещинками плитке. Как будто не замечая, какое выражение приняло мое лицо ( а оно, клянусь, излучало ненависть), незнакомка быстро прошагала к кровати, придвинув рядомстоящий стул почти вплотную, села, закинув ногу на ногу. В ее движениях сквозила энергия, фигура была точеной и красивой. 
Тяжело вздохнув, я, по уже выработанной привычке, устроилась поудобнее, облокачиваясь на подушку. Даже через нее я ощущала холод бетонной стены. Тем временем девушка, приветливо улыбнувшись, высоким голосом произнесла:
-Здравствуй, Ева. Твоя мама наверняка забыла тебе предупрежить, что я приду. Я психолог, а зовут меня... - она не успела договорить; слова ее перечеркнул мой громкий истреичный вопль.
- Мне не нужен психолог, я совершенно здорова! - и, в опровержение своих слов, добавила звонким криком: - Уходите прочь!
На так и не назвавшую имени девушку сей непродолжительный концерт не произвел ни малейшего впечатления. По крайней мере, так казалось. Она поджала губы, попробовав продолжить говорить. Я ее опередила:
- Пошла прочь, пошла отсюда! - я кричала на нее дурным голосом, словно на подзаборную собаку.
Тогда я не понимала, что вела себя глупо и необдуманно. Медленно, но верно я превращалась в неврастеника, при том будучи инвалидом. К сожалению, в во время того инцидиента я не осознавала этого и не представляла, как выгляжу со стороны. 
Психолог поморщилась, будто мой крик резал ей слух. Ее лицо, до того кажущееся пусть ненатуральным, но миловидным, исказилось отвратительной гримасой. Она молчала, я также умокла, перестав кипеть внутренне. Такие переходы из крайности в крайность, от счастья к рыданиям, случались у меня постоянно. Постаравшись сохранить выражение злобы на лице, я принялась обдумывать, как бы мне выгнать непрошенную визитершу из палаты. Желательно, навсегда.
В голове уже созрел относительно коварный план, и я, не теряя времени, решила воплотить его в жизнь. Запустив руку под одеяло и понадеявшись. что эта деталь не будет замечена, я потянулась к прикроватному столику. Психолог, вероятно, справившись с потрясением, снова открыла рот:
- Твое положение тяжело поня... - она. бедняжка, снова не успела договорить.
Резким движением я схватила апельсин с тумбочки и, не целясь, швырнула в девушку, подгоняя его полет криками:
- Вот так, трехочковый! Пошла воооооон! - я во всю развлекалась, наблюдая за позорным побегом испуганной девушки. 
Цокот каблуков быстро смолк, в палате вновь воцарилась тишина. Довольная своей хулиганской выходкой, я рассмеялась. Я заставила ее уйти - а ведь она психолог, она должна была знать, как повести себя даже в такой ситуации. Только вот девушка не предприняла никаких действий, а значит она была вовсе не квалифицированным психолгом - так, жалкая студентка. А я с ней справилась!
Торжество продлилось недолго. Я задумалась о том, что именно привело меня в аналогичное бешенству состояние. Образ девушки стоял перед глазами. Я прокручивала в голове тот миг, когда гостья появилась в палате. 
- Входит, быстро перебирая ногами в красивых лаковых туфлях... Закидывает ногу на ногу. Здоровую ногу на здоровую ногу, - я умолкаю, закусив губу почти до боли.
Я почувствовала, как слезы, мои неверные друзья, сбежались на призыв сердца. Торжество схлынуло, я плакала, закрыв лицо ладонями. Апельсин одиноко лежал у стены; мутный сок густыми слезами вытекал через трещинку в кожуре.
*********************
Дни в больнице, за исключением посещения меня психологом, ничем не отличались друг от друга. Поначалу мне звонили школьные подруги, деовчки из конно-спортивного комплекса, где я занималась. Они рассказывали свои новости, спрашивали о самочувствии до того буднично, что в их голосах не прорезалась и нотка эмоции - только скука. Вы, наверно удивитесь такому стечению обстоятельств - но не у всех есть друзья, настоящие. Звонки слышались все реже и реже, вскорепрекратившись совсем. 
Единственным человеком, которого я тогда (да и сейчас) могла назвать настоящим другом без малейшего преувеличения, была Соня. Не знаю, что перевернулось в ее душе, но эта девушка, знавшая обо мне ровно столько, сколько и я о ней - имя, фамилия, класс - приходила почти ежедневно. Она стоически терпела мои вопли, ловко уворачивалась от апельсинов, кстати, ею же приносимых. Через две недели таких посещений я уже не могла выливать свою злость и обиду на Сонечку; эта полная девчушка входила ко мне в доверие. Я же, в силу безысходности, приняла ее, открываясь мыслями и чувствами все больше - но только ей одной. Она приносила мне журналы, над которыми мы вместе смеялись, разглядывая неудачный наряд какой-нибудь голливудской певички; Сонечка повествовала о новостях школы и класса, всеми силами отвлекая меня от мыслей о неполноценности, и я принимала ее усилия, не понимая, что приобрела тогда подругу на всю жизнь. 
Когда меня занесли в машину и включили зажигание, готовясь ехать домой (наконец-то!), Сонечка сидела справа от меня и, стараясь не замечать неодобрительного и даже ревнивого взгляда мамы, рассказывала мен какую-то веселую чепуху. Я старалась не думать о будущем, а ее слова потихоньку вливали в меня надежду.