На самом деле, он был замечательным воином. Честный, справедливый, верный себе и своим словам- да, он пример, он- племенное знамя, всеобщий герой, успешный творец своей судьбы. Он всегда знал, ч т о  делать, и он всегда знал, ч т о  будет.
Он направлял, он ждал, он знал, возможно даже верил. На самом деле, единственный его минус состоял в том, что Осень его ненавидел.
Нет, стойте, слишком грубо. На самом деле, Оригами ненавидел всех, кого не мог понять- так он и не мог понять брата, отягощенного своим долгом по жизни. Нежуто само существование его теперь стало этим самым Долгом? Неудивительно, что Белый Вереск стал глашатым, тогда как Оригами бесхребетно сидел в воинах, видимо, навечно обреченный на якобы важные сражения и кормление своих более ленивых(и притворяющихся больными) соплеменников.
Нет, стойте, он и правда ненавидел своего брата. Осень терпеть не мог его тяжелых слов, тяжелых жестов, тяжелых мыслей. Сам он был праздным воителем, а Вереск отчего – то не разделял его интересов, видимо, снисходительно и презрительно реагируя на своего “младшенького”.
Осень шел не торопясь, но шаг его был широк- это служило очередным доказательством, что он якобы спешил, боялся задержать, боялся опаздать, боялся разгневать замечательного, Великого из Великих, Вереска.
Ветер изредка обдувал короткую шерсть на лодыжках и плечах, взивался к небу и там растворялся средь облаков; солнце болезненно отсвечивало последние часы жизни сегодня, но все еще пекло голову немилосердно – Оригами страдающе еще пытался щуриться, затем закрыл глаза плотно-плотно, как и всегда, да пошел так, по чувствам.
Слава Звездам, у него был хорошо развит вестибулярный аппарат и чувство направления- давно уже привык слепнуть от солнышка, вот, приучился. Гад все-таки этот Вереск, знал же, что Осень сейчас ни черта не увидит, а потом еще долго глаза тереть будет, царапать во сне.
Ну потому что это больно, проклятье!
Оригами, впрочем, как и всегда, улыбался- теперь же, с этим невидящим прищуром улыбка исказила морду, придав выражение насмешливое и злое; губы изобразили скорее ухмылку, нежели дружелюбный удерживаемый смешок.
Постепенно, и земля под ногами сменилась- точнее, сменилась трава. Теперь, вместо сухой и пожухлой, Осень чувствовал под босыми пятками коротенькие свежие росточки, а запах влаги так и витал над тропинкой, супскающейся, судя по всему, в низины- ближе к брегу реки. Здесь уже ветер дул ближе к земле- и дыхание его сухое и теплое было сильнее, трепало волосы и ерошило шерсть. Оригами вдохнул полной грудью- и тут почувствовал знакомый запах, издававшийся в лисьих пят хвостах, по восточный бок от воителя. Осень, как-то подзабыв “сменить лицо” и мысли- злые ругательства о бессердечном, презрительном и презренном братце- направился к Вереску.
Не прошло и года- а всего лишь пару минут, как Оригами подошел ближе к глашатому и кивнул, без уважения, к сожалению.
- Ну здравствуй. Чего звал в такую...кхм... рань?
“в какую это такую рань?” – Белый Вереск, как и прочие соплеменники Осени знали, что черный воитель ведет исключительно ночной образ жизни, днем отсыпаясь. Это, может быть, было странновато, но к этому можно было привыкнуть- кроме того, Осень “работал” на племя эффективно, и уж больше времени, чем остальные- днем. Так уж заведено- в ночи часов больше, нежели в дне.
Осень пожал плечами, добавив.
- Хотя я, конечно, весь в твоем распоряжении. Ради тебя и не спать готов.
В последней фразе должна была слышаться ирония или усмешка- должна была, точно – но от самого Осени ушел этот тонкий момент, и речь получилась неожиданно добродушной, хотя должна была быть пропитанной желчью. Ну да.
Как будто он не был благодарен Вереску, при всей его чопорности и странностях- странностях по мнению Осени, естественно.

Осень перехватил палку; дурная сила у братца, кинул, как будто заколоть хотел. И то ли совсем дурак- с такого расстояния, и чего-то особо за броском не следит; То ли совсем злобный- и это более вероятно.
Впрочем, чего он, Оригами, мог ожидать? Любви в ответ на его ненависть? Понимания, внимания, честности?
Да ладно вам. Как будто все братья вынуждены прямо-таки помогать друг другу. Вот отношения Вереска и Осени- прямое доказательство тому, что братская вражда куда хуже обычной. Чем ближе ты с ним… тем больше презираешь, потому что знаешь “как облупленного”, изучил уже давно до мозга костей.
И ты просто терпеть не можешь каждую, ну просто каждую выходку родного своего, милого.
Вот и Осень с этим гигантом. Оригами задумчивым взглядом окинул благодушно переданное ему “вооружение”, перекинул палку из ладони в ладони; вздохнул с каким-то свистящим слабым звуком, тряхнул головой и направился за Белым Вереском.
Пришлось перейти на более или менее скорый шаг- а то со всей своей наигранной важностью Осень мог опять потеряться и просто не дойти до конечной точки маршрута без того, чтобы милый братец не устроил ему очередную взбучку.
Видно, Белому Вереску не нравилось слишком многое в младшем брате- если не все. По идее, он мог бы своим видом рождать в Осени многие комплексы- на деле же выходило наоборот, и Оригами только и хотел, что доставить глашатому побольше неприятностей, лишь бы увидеть его чудно перекошенное отвращением(или презрением, а, может, и раздражением) лицо.
Когда черный воитель начинал злиться или огорчаться, он всегда призывал мысленно последнее особо неприязненное выражение морды Белого Вереска, и тотчас на душу его снисходило прямо-таки облегчение. Вот кто-то о бабочках думал, о любви… Но правда было одно отличие этих дум от прочих- Осени было порою настолько не наплевать на брата, что он вспоминал его невольно.
Это-то и вгоняло воителя в ярость. Одно дело- был бы он просто, мирно равнодушен- а тут, с какой стороны не посмотри, а все равно сильные чувства к глашатаю испытывает. Равнодушие убивает и ранит куда больней прочих чувств- ведь если тебе равнодушен и сам зверь, то нет дела ни до его судьбы, ни до жизни.
А с Белым Вереском все было сложнее, черт подери его болхастую шкуру!
С тяжкими мыслями шел Осень- впрочем, он отвлекся довольно быстро и стал созерцать дневной пейзаж, насколько это было возможно, в его случае. Все вокруг блестело, дышало, жило своею жизнью- так оживленно ночами не было, сейчас же мир был переполнен движением как таковым.
Воитель ощущал впереди тяжелую поступь брата, но то и дело отвлекался то на трель какой-то пичуги в роще; то на пронесшийся в ветре аромат цветов. Да, это была не ночь. Все мельтешит так, все в красках…
Фи.
Куда спокойней ночью было. Оригами зажмурился, но тотчас среагировал на низкий голос глашатого и откликнулся почти мгновенно, по истечению минуты.
- Чего, о великий?
Теперь в его голосе явно слышалась почти неприкрытая раздраженность. Осень хотел спать. Нет, сначала- поесть, а потом заснуть до вечерочка. И никаких тебе “проверялок” рек, тихая ночная рыбалка и потом отлежаться где-нибудь подальше от лагеря.
Замечательно!
Но все его гениальные планы вечно рушит вот это вот олицетворение законности, кодексности и занудства.

Ох, как же хотелось Осени все сказать начистоту, без лишних ужимок и саркастичных усмешек. Раскинуть руки пред ним и хриплым криком напомнить ему, скалясь в его самое серьезное и самое недоброе лицо, о своих провалах. Да нет.
Самый ужасный провал в жизни Осени - его рождение. Но Покой знал это и сам, и оттого, наверное, он так старательно скрывал свою заниженную самооценку и постоянно рушащиеся доводы в сторону своей необыкновенности, под обычнейшей маской высокомерности, гордости и нелепого упорства.
Хотелось плюнуть ему в лицо, этому сильному воину, этому идеалу из многих известных сказаний, этому удачливому и замечательному коту, который в своей жизни добился столь многого. Хотелось бы сказать, что даже его собственный брат недоверчив к нему и презрителен; хотелось бы сказать, что по глупости своей неосторожный Осень влюбился в ту, что любить не желал; хотелось бы, хотелось бы, хотелось бы…
Но он ничего не поймет.
Связь давно потеряна; так отчего он ждет откровений, если не поверит ни одной искренности Осени? Он давно спутал его честь с ложью, и это, все же, больше его вина. Он никогда, никогда не получит от Покоя ни грамма правды; Осень так вечно и будет кормить его враньем, низким и подлым, потому что это единственное, что Белый Вереск с уверенностью усвоит.
И будет точно знать, что Оригами лжет- однако, его будет устраивать тот факт, что непутевый воитель вообще оправдывается перед своим старшим братом. Да, пожалуй, достаточно даже увильнуть от объяснений, или представить их очень туманными.
Главное- только бы Белый Вереск не заметил того влажного блеска в болезненном взгляде Осени- подумает, что сломался его младший брат, и тогда не будет Покою больше никакой жизни.  Черта с два он позволит себя принижать собственному старшему брату!
Оригами не был натурой столь чувственной и быстро взял себя в руки; улыбка его чуть дрогнула, и он, немного раздумав, произнес,
- А какого объяснения ты ждешь? Неужто ты думаешь, что я и правда буду пред тобою и лебезить и без особых усилий раскрою тебе все мои сокровенные мысли; неужто ты думаешь, что я не вижу, насколько тебя не волнует мое мнение? Давай, я просто скажу то, что ты хочешь услышать. И тебе станет хорошо и легко.
Голос его немного сорвался на последней ноте, Оригами почувствовал себя совсем раздраженным, и в силу возраста ли, в силу привычки- сдержать столь сильную, но скорую на исчезновение, эмоцию, никак не смог.
Впрочем, последние слова были произнесены могучей спине Белого Вереска, и спина его казалась Покою куда более благодарным и просто замечательным собеседником. Он уже не раз говорил с этой спиной и она рассказывала ему свои психологические проблемы…
Ох, ну вот, бедный воитель перенервничал и у него мысли начали бродить.
Оригами мотнул пару раз хвостом, сплюнул в сторону аки деревенщина и с уже более или менее разряженным состоянием последовал за замечательной спиной братца.
Спина глядела на него довольно сочувственно, но Осень подозревал, что она такая же злая, как и прочие части тела брата.